|
|
Лет тридцать тому назад, на окраинах Петербурга люди жили гораздо проще, скромнее и даже веселее, чем теперь.
На Васильевском острове, в 15-ой линии, за Малым проспектом были выстроены только небольшие деревянные дома, большею частью одноэтажные, с наружными ставнями у окон. Жили там люди небогатые: мелкие чиновники, неважные купцы, ремесленники, торговцы да фабричные, так как кругом было немало фабрик.
По воскресным и праздничным дням обитатели маленьких домов высыпали на улицу: по мосткам гуляли девицы, обняв друг друга за талии; в иных местах молодежь играла в горелки, в пятнашки; босоногие ребятишки сражались в лапту, в городки, в бабки, а пожилые люди сидели у ворот на скамейках и вели долгие беседы. Всюду было просто и оживленно.
Улицы в то время на Васильевском острове были не такие, как теперь: на них не было каменной мостовой, не было асфальтовых тротуаров, трава пробивалась всюду, где только ей не мешали, а посреди улиц тянулись высокие деревянные мостки.
В том году, о котором я теперь вспоминаю, Пасха была очень поздняя. Стоял конец апреля, и в природе давно уже повеяло ранней весной: все оживало, все пробуждалось от зимнего сна, чаще сияло и дольше оставалось на небе солнце; из-под таявшего снега бежали быстрые ручейки; около заборов там и сям между желтой прошлогодней травой пробивалась молодая, свежая травка; деревья покрывались почками, которые быстро развертывались в маленькие, липкие, ярко-зеленые листочки; прилетевшие птицы звонко чирикали, приветствуя приход весны.
* * *
Наступила пасхальная ночь. Только раз в году и бывает такая ночь: чудесная, торжественная! Никто не спит в эту святую ночь: всюду движение, сборы, и сердце самого обиженного горемычного человека невольно наполняется тихой надеждой и радостью.
По улицам зажигались плошки; народ по всем направлениям шел и шел беспрерывно; окна домов были освещены; православные собирались к Светлой Христовой заутрене...
* * *
В одном из подвальных этажей небольшого дома, по 15 линии Васильевского острова, сырая, темная, низкая квартира отдавалась по углам. И там, где очевидно не красно жилось людям, в наступившую пасхальную ночь все выглядело чище, спокойнее и радостнее. Во всех углах копошились жильцы, одеваясь в свое лучшее платье.
В первой комнате, за старой рваной ширмой только один из всех жильцов подвала никуда не собирался и лежал чуть ли не на голых досках, подложив себе под голову вместо подушки какое-то старое тряпье. Это был еще не старый мужчина, исхудалый, бледный, со впалыми глазами, очевидно, больной. Он печально смотрел на мальчика, присевшего боком около него и опустившего голову.
- Надо бы, Гришута, сходить к заутрене, - тихо сказал больной.
Мальчик встрепенулся и встал. На вид ему было лет десять. Волосы у него торчали, будто у ежа, глаза были круглые-прекруглые, а довольно большой вздернутый нос придавал лицу и отвагу и задор. Но при всем том смотрел он прямо, и лицо его выражало доброту и ласку. Да и стоял-то мальчуган особенно, заложив руки за спину, выставив одну ногу вперед и немного откинув набок голову.
- Не во что одеться тебе, Гриша!.. Да и сапог нет!..
- Не беда, батюшка... Можно и без сапог, нынче не холодно. Одену матушки-покойницы кофту черную.
- Ведь и шапки-то нет у тебя, сынок.
- Я, пожалуй, и платком повяжусь.
Отец тяжело вздохнул.
- Нет, это не ладно... Точно девчонка... Одень опять мою старую, все же лучше... Велика только, - вся твоя голова в ней пропадет...
- Ништо... Так ладно будет.
- Эх, горе мое! Сгубила нас с тобой, сынок, эта болезнь моя. Поди, помолись... Детская-то молитва скорее до Бога дойдет.
- Пойду... Только как же ты-то останешься?
- Мне легче теперь...
Гриша достал из-под кровати корзинку, стал в ней шарить и одеваться.
- Какая сегодня служба-то великая идет, - говорил сам с собой больной. - В храмах Божиих какие стихи поют, какие псалмы читают! А потом все люди, забыв зло и вражду, обнимут друг друга, скажут: "Христос воскресе!"
- Батюшка, а батюшка!
Гриша посмотрел на отца и подумал: "Уж не заговаривается ли он?"
- У меня и трех копеек нет тебе на свечу, - глухо сказал отец.
- Ништо... У меня есть огарышек. От 12 Евангелиев остался... "Советник" дал. Увидел, что я стою без свечи, хлопнул легонько по плечу и свечку сунул... Я ее берег... Вот она...
Он встал с пола и вырос перед отцом в порыжелой женской кофте, с головой, ушедшей в старую барашковую шапку, которую он все сдвигал назад. Как он был смешон! Но отец даже не улыбнулся. А уморительный человечек в этой шапке и кофте вдруг схватил больного за шею, припал к нему на грудь головой и замер... Детская ласка везде одинаково мила - и в богатых домах, и в темном сыром углу. Больной ласкал и прижимал к себе дорогую ему голову в большой шапке и глотал подступившие к горлу слезы.
- Нам и разговеться нечем... Нет и яичка красненького для тебя, Гриша.
- Не тужи, батюшка... Ништо... Я скорехонько и дома.
Мальчик скрылся за дверью.
* * *
В другом углу того же подвала жила прачка-поденщица. За темной ситцевой занавеской, она снаряжала своих детей к заутрене. Дети оделись в старенькие, заплатанные платья. На простом белом столе стояли очень маленькая пасха, небольшой покупной кулич. И здесь жили бедно... Вдова-мать работала без отдыха, но ведь труд поденщицы оплачивается плохо. Ей едва хватало, чтобы платить за сына в школу, чтобы есть каждый день, и то не досыта, да жить здесь в углу, в подвале.
- Мама, а разговеемся-то мы когда? - спросил подросток-мальчик в чистой ситцевой рубашке, бледный и высокий, с задумчивыми серыми глазами.
- Уж и ты, Степушка, словно маленький, - не дождешься. Придем из церкви и разговеемся.
- Тогда и яичко красненькое дашь? - спросила девочка лет семи, как две капли воды, похожая на брата.
- Одним мы разговеемся, а те завтра остальные дам.
- Вкусно! Так слюнки и текут! - проговорила улыбаясь девочка и тронула пасху пальцем.
- Не трогай! Что ты?! Ведь грешно, - остановила ее мать и поспешно завязала пасху в чистый платок.
Не мудрено, что здесь так нетерпеливо ждали разговенья: весь длинный пост они строго постились, ели впроголодь.
* * *
Семья лавочника, лавка которого красовалась на углу Малого проспекта и 15 линии, тоже собиралась в церковь. Пятеро краснощеких детей и сама хозяйка разрядились пестро и пышно. В чистую скатерть завернули огромный разукрашенный кулич, большую пасху с розовым бумажным цветком.
Хозяйка зачем-то пошла в сени. Поторопилась и в дверях столкнулась с входившим мальчиком.
- А, чтоб тебе!!! Не смотришь... Вечно налетишь...! Кажись, все платье оборвал. Так бы тебя, кажется...
И она изо всей силы двинула мальчика, тот отлетел в сторону.
- В церковь идешь, к заутрене, а все лаешься, - произнес где-то в темных сенях мрачный детский голос.
- Хозяин! Иван Никитич! Поди-кось сюда. Послушай, как Андрюшка мне опять грубит... Зазнался! Покою от него нет! - кричала в сенях толстая хозяйка.
- Ужо я его... Сейчас иду... Позабыл мою науку, малец? Ужо я доберусь! - послышался в комнате звучный бас хозяина.
Андрюшка не так был прост, чтобы дожидаться расправы: он шмыгнул из сеней и живо очутился за воротами. Это был некрасивый, рыжий, косоглазый мальчик, круглый сирота и жил из милости у разбогатевшего лавочника, дальнего родственника. Не видел он ничего хорошего в скупой, думавшей только о наживе семье.
В наступающий Светлый праздник Андрюшка знал, что ни от кого не услышит ласкового слова: нет у него; родной души, никому нет до него дела, он совершенно одинок.
* * *
В том же доме, где помещалась лавка, в мезонине в одной тесной комнате жил столяр, жена его, Марья Ивановна, была портниха.
В их комнатке все дышало чистотой; перед большой божницей ярко горела лампада.
Марья Ивановна принарядила свою единственную дочь Марфушу, посмотрела на нее и подмигнула мужу: тот с нежностью остановил на ней взор. Темная коса девочки была гладко причесана и заплетена розовой ленточкой; румяное миловидное личико склонилось над тарелкой с яйцами; она что-то про себя шептала, указывая поочередно на каждое яйцо.
- Что ты там шепчешь? - ласково спросила мать.
- Мамашенька, одного яичка не хватает. Как хотите... Посчитайте сами...
- Что ты, Марфуша, да ведь там целый десяток.
- Вам и папашеньке, бабиньке с дедушкой, тете Ане, слепой Маврушке, дяде Антону, Грише, Степе и Анюте... А "советнику"-то?
- Ишь ты как всех наградила! Откуда ж я тебе возьму? У меня больше нет.
- Ну, мне не надо. Пусть ее дает, коли ей любо, - сказал, улыбаясь, отец.
- Уж ты у нас, отец, баловник! Избалуешь дочку.
Марфуша бросилась отцу на шею и звонко его поцеловала.
На улице в это время раздался первый пушечный выстрел.
* * *
Из калитки маленького деревянного старого дома с зелеными ставнями, выглядевшего чище других по 15-той линии, вышел высокий, несколько сгорбленный, но еще бодрый старик в широкой шинели, в картузе с кокардой и с узелком в руках: там были кулич и пасха. Вместе со стариком вышла девушка, уже не первой молодости, высокая, худая, с длинным носом, в кринолине, в маленькой круглой шапочке и суконной кофте.
Из отворенной калитки выглядывала старушка с седыми локонами и с накинутой шалью. Яркое пламя вспыхнувших около дома плошек осветило милое доброе лицо старушки с голубыми глазами, и гордую, серьезную девушку, и старика. Высокие, туго накрахмаленные воротники заставляли его держать голову прямо, как будто бы важно. Из-под седых бровей смотрели веселые черные глаза, молодые по выражению, которые совсем не подходили ни к седым волосам, ни к сгорбленной фигуре.
- Идите с Богом! За меня помолитесь. Я уж тут, дома... - тихо сказала старушка.
- Уходи, уходи, Темирочка, еще простудишься. Закрывай калитку, - заботливо посоветовал муж.
- Я думаю, к двум часам и домой вернетесь. Ну, Господь с вами! - и старушка скрылась за калиткой.
А в это самое время мимо старика с его дочерью прошмыгнули два мальчугана, один в кофте и в большой шапке, а другой - высокий, худой.
- Опять эти мальчишки! - с ужасом и негодованием воскликнула девушка. - Никогда от вас покою нет. Кажется, видите - папенька к заутрене идет... Понимаете?!
- Оставь, полно, Агнесочка... Они ведь ничего... Пускай идут вместе.
- Нет, папаша, увольте от этой милой компании. Дайте хоть в праздник вздохнуть свободно. Ваши мальчишки мне надоели до невозможности.
Старик замолчал. Мальчуганы перебежали на другую сторону. Там их поджидала целая компания маленьких оборванцев в стоптанных сапогах, а то и вовсе без сапог и в заплатанных пальто.
- "Советник" с "принцессой" в церковь пошли, - объявил один из мальчуганов.
- Он сказал что-нибудь? - пропищал тоненький голосок.
- Что он скажет?! Глупая! - Просто пошел к заутрене.
- Пойдемте, ребята, в церковь!
Вся ватага двинулась вдоль улицы. Не одна пара детских глаз провожала с затаенным любопытством, с немой надеждой, многие - с лаской, шедшего по 15-ой линии старика в картузе. От времени до времени он приподымал фуражку и приветливо кланялся ребятишкам.
- "Советник" к заутрене пошел! - передавалось из одних детских уст в другие.
- С кем? - допытывались не видевшие.
- С "принцессой на горошенке".
- А "седая богиня"?
- Дома осталась. Только за калитку проводила.
- Он ничего не говорил?
- Что же он скажет?.. "Принцесса" рассердилась, зачем мы его ждали... Прикрикнула... Он ей что-то пошептал.
В это время раздался первый удар колокола в соборной церкви, его благостный призыв загудел, расстилаясь по воздуху... Еще удар... Потом в другой церкви... Снова где-то дальше. И пошел гулкий звон во всех церквах.
Ярче запылали плошки около церквей и домов... Усилилось движение на улицах. В церквах началась Светлая заутреня.
Много бедно одетых ребят, обитателей подвалов, конур и мезонинов, пробралось в ту церковь, куда прошел "советник" с дочерью.
Дети протискивались вперед, охотно ставили к образам свечи, когда им передавали, гасили огарки и посматривали по сторонам.
Дивно хороша пасхальная служба! Тысячи зажженных свечей... Крестный ход, возвращающийся в церковь с Радостным пением "Христос воскресе!" Светлое облачение духовенства... Торжественное, ликующее пение -
все это оставляет неизгладимое впечатление, смиряет душу и заставляет позабыть и вражду, и злобу, и горе.
Рыжий Андрей стоял тоже в церкви, недалеко от Гриши. Оба они во все глаза смотрели на батюшку, когда он в конце заутрени вышел с крестом и, благословляя народ, три раза воскликнул: "Христос воскресе!"
- Воистину воскресе! - гулом пробежало по церкви... Все стали друг с другом христосоваться.
Андрей и Гриша стояли одинокими... Все-то с родными, с близкими, а у них никого нет.
Мальчуганы взглянули в ту сторону, где стоял старик с черными глазами - "советник", как они его называли. А он, улыбаясь, уже подходил к ним, крепко обнял сначала одного, потом - другого, христосовался и гладил их сиротливые головы.
- Христос воскресе, ребятки!
- Дяденька! Воистину воскресе!
- Приходите завтра к окну. Я вам по хорошенькому яичку дам... а пока вот, возьмите... - и, сунув мальчикам в руки по красному яйцу и по гривеннику, он поспешно отошел к дочери.
Начиналась обедня.
К. Лукашевич
|
|
|
|
| |
|
Главная
Готовимся к Пасхе!
Библия
Христианские песни
Христианское Радио
Песни на Свадьбу
Детская страничка
Христианская библиотека
Песнь Возрождения
Нотные сборники
Христианское видео
Христианские открытки
Христианские СМС
Христианские викторины
Христианские праздники
Назидание
Книга пожеланий
